Отзыв сотрудника о работодателе НАМИ-Т

Дорогие друзья, сегодня предлагаю ознакомиться с произведением Михаила Зощенко "Жертва революции":

Ефим Григорьевич снял сапог и показал мне свою ногу. На первый взгляд,

ничего в ней особенного не было. И только при внимательном осмотре можно

было увидеть па ступне какие-то зажившие ссадины и царапины.

- Заживают, - с сокрушением сказал Ефим Григорьевич. - Ничего не

поделаешь - седьмой год все-таки пошел.

- А что это? - спросил я.

- Это? - сказал Ефим Григорьевич. - Это, уважаемый товарищ, я пострадал

в Октябрьскую революцию. Нынче, когда шесть лет прошло, каждый, конечно,

пытается примазаться: и я, дескать, участвовал в революции, и я, мол, кровь

проливал и собой жертвовал. Ну, а у меня все-таки явные признаки. Признаки

не соврут... Я, уважаемый товарищ, хотя на заводах и не работал и по

происхождению я бывший мещанин города Кронштадта, но в свое время был

отмечен судьбой - я был жертвой революции. Я, уважаемый товарищ, был

задавлен революционным мотором.

Тут Ефим Григорьевич торжественно посмотрел на меня и, заворачивая ногу

в портянку, продолжал:

- Да-с, был задавлен мотором, грузовиком. И не так чтобы как прохожий

или там какая-нибудь мелкая пешка, по своей невнимательности или слабости

зрения, напротив - я пострадал при обстоятельствах и в самую революцию. Вы

бывшего графа Орешина не знали?

- Нет.

- Ну, так вот... У этого графа я и служил. В полотерах... Хочешь не

хочешь, а два раза натри им пол. А один раз, конечно, с воском. Очень графы

обожали, чтобы с воском. А по мне, так наплевать - только расход лишний.

Хотя, конечно, блеск получается. А графы были очень богатые и в этом смысле

себя не урезывали.

Так вот такой был, знаете ли, случай: натер я им полы, скажем, в

понедельник, а в субботу революция произошла. В понедельник я им натер, в

субботу революция, а во вторник, за четыре дня до революции, бежит ко мне

ихний швейцар и зовет:

- Иди, говорит, кличут. У графа, говорит, кража и пропажа, а на тебя

подозрение. Живо! А не то тебе голову отвернут.

Я пиджачишко накинул, похряпал на дорогу - и к ним.

Прибегаю. Вваливаюсь, натурально, в комнаты.

Гляжу - сама бывшая графиня бьется в истерике и по ковру пятками бьет.

Увидела она меня и говорит сквозь слезы:

- Ах, говорит, Ефим, комси-комса, не вы ли сперли мои дамские часики,

девяносто шестой пробы, обсыпанные брильянтами?

- Что вы, - говорю, - что вы, бывшая графиня! На что, говорю, мне

дамские часики, если я мужчина? Смешно, говорю. Извините за выражение.

А она рыдает:

- Нет, - говорит, - не иначе как вы сперли, комсикомса.

И вдруг входит сам бывший граф и всем присутствующим возражает:

- Я, говорит, чересчур богатый человек, и мне раз плюнуть и растереть

ваши бывшие часики, но, говорит, это дело я так не оставлю. Руки, говорит,

свои я не хочу пачкать о ваше хайло, но подам ко взысканию, комсикомса.

Ступай, говорит, отселева.

Я, конечно, посмотрел в окно и вышел.

Пришел я домой, лег и лежу. И ужасно скучаю от огорчения. Потому что не

брал я ихние часики.

И лежу я день и два - пищу перестал вкушать и все думаю, где могли быть

эти обсыпанные часики.

И вдруг - на пятый день - как ударит меня что-то в голову.

"Батюшки, - думаю, - да ихние часишки я же сам в кувшинчик с пудрой

пихнул. Нашел на ковре, думал, медальон, и пихнул".

Накинул я сию минуту на себя пиджачок и, не покушав даже, побежал на

улицу. А жил бывший граф на Офицерской улице.

И вот бегу я по улице, и берет меня какая-то неясная тревога. Что это,

думаю, народ как странно ходит боком и вроде как пугается ружейных выстрелов

и артиллерии? С чего бы это, думаю.

Спрашиваю у прохожих. Отвечают:

- Вчера произошла Октябрьская революция.

Поднажал я - и на Офицерскую.

Прибегаю к дому. Толпа. И тут же мотор стоит. И сразу меня как-то

осенило: не попасть бы, думаю, под мотор. А мотор стоит... Ну, ладно.

Подошел я ближе, спрашиваю:

- Чего тут происходит?

- А это, - говорят, - мы которых аристократов в грузовик сажаем и

арестовываем. Ликвидируем этот класс.

И вдруг вижу я - ведут. Бывшего графа ведут в мотор. Растолкал я народ,

кричу:

- В кувшинчике, - кричу, - часики ваши, будь они прокляты! В кувшинчике

с пудрой.

А граф, стерва, нуль на меня внимания и садится.

Бросился я ближе к мотору, а мотор, будь он проклят, как зашуршит в тую

минуту, как пихнет меня колосьями в сторону.

"Ну, - думаю, - есть одна жертва".

Тут Ефим Григорьевич опять снял сапог и стал с досадой осматривать

зажившие метки на ступне. Потом снова надел сапог и сказал:

- Вот-с, уважаемый товарищ, как видите, и я пострадал в свое время и

являюсь, так сказать, жертвой революции. Конечно, я не то чтобы этим

задаюсь, но я не позволю никому над собой издеваться. А между прочим

председатель жилтоварищества обмеривает мою комнату в квадратных метрах, да

еще тое место, где комод стоит, - тоже. Да еще издевается: под комодом,

говорит, у вас расположено около полметра пола. А какие же это полметра,

ежели это место комодом занято? А комод - хозяйский.