Отзыв сотрудника о работодателе Стовидов

ПОСВЯЩЕНИЕ

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времён минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шёпот старины болтливой,

Рукою верной я писал;

Примите ж вы мой труд игривый!

Ничьих не требуя похвал,

Счастлив уж я надеждой сладкой,

Что дева с трепетом любви

Посмотрит, может быть украдкой,

На песни грешные мои.

У лукоморья дуб зелёный;

Златая цепь на дубе том:

И днём и ночью кот учёный

Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо - песнь заводит,

Налево - сказку говорит.



Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных,

И с ними дядька их морской;

Там королевич мимоходом

Пленяет грозного царя;

Там в облаках перед народом

Через леса, через моря

Колдун несёт богатыря;

В темнице там царевна тужит,

А бурый волк ей верно служит;

Там ступа с Бабою Ягой

Идёт, бредёт сама собой;

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русской дух... там Русью пахнет!

И там я был, и мёд я пил;

У моря видел дуб зелёный;

Под ним сидел, и кот учёный

Свои мне сказки говорил.

Одну я помню: сказку эту

Поведаю теперь я свету...

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.



В толпе могучих сыновей,

С друзьями, в гриднице высокой

Владимир-солнце пировал;

Меньшую дочь он выдавал

За князя храброго Руслана

И мёд из тяжкого стакана

За их здоровье выпивал.

Не скоро ели предки наши,

Не скоро двигались кругом

Ковши, серебряные чаши

С кипящим пивом и вином.

Они веселье в сердце лили,

Шипела пена по краям,

Их важно чашники носили

И низко кланялись гостям.



Слилися речи в шум невнятный;

Жужжит гостей весёлый круг;

Но вдруг раздался глас приятный

И звонких гуслей беглый звук;

Все смолкли, слушают Баяна:

И славит сладостный певец

Людмилу-прелесть, и Руслана,

И Лелем свитый им венец.



Но, страстью пылкой утомлённый,

Не ест, не пьёт Руслан влюблённый;

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья.

В унынье, с пасмурным челом,

За шумным, свадебным столом

Сидят три витязя младые;

Безмолвны, за ковшом пустым,

Забыты кубки круговые,

И брашна неприятны им;

Не слышат вещего Баяна;

Потупили смущённый взгляд:

То три соперника Руслана;

В душе несчастные таят

Любви и ненависти яд.

Один - Рогдай, воитель смелый,

Мечом раздвинувший пределы

Богатых киевских полей;

Другой - Фарлаф, крикун надменный,

В пирах никем не побежденный,

Но воин скромный средь мечей;

Последний, полный страстной думы,

Младой хазарский хан Ратмир:

Все трое бледны и угрюмы,

И пир весёлый им не в пир.



Вот кончен он; встают рядами,

Смешались шумными толпами,

И все глядят на молодых:

Невеста очи опустила,

Как будто сердцем приуныла,

И светел радостный жених.

Но тень объемлет всю природу,

Уж близко к полночи глухой;

Бояре, задремав от мёду,

С поклоном убрались домой.

Жених в восторге, в упоенье:

Ласкает он в воображенье

Стыдливой девы красоту;

Но с тайным, грустным умиленьем

Великий князь благословеньем

Дарует юную чету.



И вот невесту молодую

Ведут на брачную постель;

Огни погасли... и ночную

Лампаду зажигает Лель.

Свершились милые надежды,

Любви готовятся дары;

Падут ревнивые одежды

На цареградские ковры...

Вы слышите ль влюблённый шёпот,

И поцелуев сладкий звук,

И прерывающийся ропот

Последней робости?.. Супруг

Восторги чувствует заране;

И вот они настали... Вдруг

Гром грянул, свет блеснул в тумане,

Лампада гаснет, дым бежит,

Кругом всё смерклось, всё дрожит,

И замерла душа в Руслане...

Всё смолкло. В грозной тишине

Раздался дважды голос странный,

И кто-то в дымной глубине

Взвился чернее мглы туманной...

И снова терем пуст и тих;

Встаёт испуганный жених,

С лица катится пот остылый;

Трепеща, хладною рукой

Он вопрошает мрак немой...

О горе: нет подруги милой!

Хватает воздух он пустой;

Людмилы нет во тьме густой,

Похищена безвестной силой.



Ах, если мученик любви

Страдает страстью безнадёжно,

Хоть грустно жить, друзья мои,

Однако жить ещё возможно.

Но после долгих, долгих лет

Обнять влюблённую подругу,

Желаний, слёз, тоски предмет,

И вдруг минутную супругу

Навек утратить... о друзья,

Конечно лучше б умер я!



Однако жив Руслан несчастный.

Но что сказал великий князь?

Сражённый вдруг молвой ужасной,

На зятя гневом распалясь,

Его и двор он созывает:

«Где, где Людмила?» - вопрошает

С ужасным, пламенным челом.

Руслан не слышит. «Дети, други!

Я помню прежние заслуги:

О, сжальтесь вы над стариком!

Скажите, кто из вас согласен

Скакать за дочерью моей?

Чей подвиг будет не напрасен,

Тому - терзайся, плачь, злодей!

Не мог сберечь жены своей! -

Тому я дам её в супруги

С полцарством прадедов моих.

Кто ж вызовется, дети, други?..»

«Я!» - молвил горестный жених.

«Я! я!» - воскликнули с Рогдаем

Фарлаф и радостный Ратмир:

«Сейчас коней своих седлаем;

Мы рады весь изъездить мир.

Отец наш, не продлим разлуки;

Не бойся: едем за княжной».

И с благодарностью немой

В слезах к ним простирает руки

Старик, измученный тоской.



Все четверо выходят вместе;

Руслан уныньем как убит;

Мысль о потерянной невесте

Его терзает и мертвит.

Садятся на коней ретивых;

Вдоль берегов Днепра счастливых

Летят в клубящейся пыли;

Уже скрываются вдали;

Уж всадников не видно боле...

Но долго всё ещё глядит

Великий князь в пустое поле

И думой им вослед летит.



Руслан томился молчаливо,

И смысл и память потеряв.

Через плечо глядя спесиво

И важно подбочась, Фарлаф,

Надувшись, ехал за Русланом.

Он говорит: «Насилу я

На волю вырвался, друзья!

Ну, скоро ль встречусь с великаном?

Уж то-то крови будет течь,

Уж то-то жертв любви ревнивой!

Повеселись, мой верный меч,

Повеселись, мой конь ретивый!»



Хазарский хан, в уме своём

Уже Людмилу обнимая,

Едва не пляшет над седлом;

В нём кровь играет молодая,

Огня надежды полон взор:

То скачет он во весь опор,

То дразнит бегуна лихого,

Кружит, подъемлет на дыбы

Иль дерзко мчит на холмы снова.



Рогдай угрюм, молчит - ни слова...

Страшась неведомой судьбы

И мучась ревностью напрасной,

Всех больше беспокоен он,

И часто взор его ужасный

На князя мрачно устремлён.



Соперники одной дорогой

Все вместе едут целый день.

Днепра стал тёмен брег отлогий;

С востока льётся ночи тень;

Туманы над Днепром глубоким;

Пора коням их отдохнуть.

Вот под горой путём широким

Широкий пересёкся путь.

«Разъедемся, пора! - сказали, -

Безвестной вверимся судьбе».

И каждый конь, не чуя стали,

По воле путь избрал себе.



Что делаешь, Руслан несчастный,

Один в пустынной тишине?

Людмилу, свадьбы день ужасный,

Всё, мнится, видел ты во сне.

На брови медный шлем надвинув,

Из мощных рук узду покинув,

Ты шагом едешь меж полей,

И медленно в душе твоей

Надежда гибнет, гаснет вера.



Но вдруг пред витязем пещера;

В пещере свет. Он прямо к ней

Идёт под дремлющие своды,

Ровесники самой природы.

Вошёл с уныньем: что же зрит?

В пещере старец; ясный вид,

Спокойный взор, брада седая;

Лампада перед ним горит;

За древней книгой он сидит,

Её внимательно читая.

«Добро пожаловать, мой сын! -

Сказал с улыбкой он Руслану. -

Уж двадцать лет я здесь один

Во мраке старой жизни вяну;

Но наконец дождался дня,

Давно предвиденного мною.

Мы вместе сведены судьбою;

Садись и выслушай меня.

Руслан, лишился ты Людмилы;

Твой твёрдый дух теряет силы;

Но зла промчится быстрый миг:

На время рок тебя постиг.

С надеждой, верою весёлой

Иди на всё, не унывай;

Вперёд! мечом и грудью смелой

Свой путь на полночь пробивай.



Узнай, Руслан: твой оскорбитель

Волшебник страшный Черномор,

Красавиц давний похититель,

Полнощных обладатель гор.

Ещё ничей в его обитель

Не проникал доныне взор;

Но ты, злых козней истребитель,

В неё ты вступишь, и злодей

Погибнет от руки твоей.

Тебе сказать не должен боле:

Судьба твоих грядущих дней,

Мой сын, в твоей отныне воле».



Наш витязь старцу пал к ногам

И в радости лобзает руку.

Светлеет мир его очам,

И сердце позабыло муку.

Вновь ожил он; и вдруг опять

На вспыхнувшем лице кручина...

«Ясна тоски твоей причина;

Но грусть не трудно разогнать, -

Сказал старик, - тебе ужасна

Любовь седого колдуна;

Спокойся, знай: она напрасна

И юной деве не страшна.

Он звёзды сводит с небосклона,

Он свистнет - задрожит луна;

Но против времени закона

Его наука не сильна.

Ревнивый, трепетный хранитель

Замков безжалостных дверей,

Он только немощный мучитель

Прелестной пленницы своей.

Вокруг неё он молча бродит,

Клянёт жестокий жребий свой...

Но, добрый витязь, день проходит,

А нужен для тебя покой».



Руслан на мягкий мох ложится

Пред умирающим огнём;

Он ищет позабыться сном,

Вздыхает, медленно вертится...

Напрасно! Витязь наконец:

«Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою,

И сон не в сон, как тошно жить.

Позволь мне сердце освежить

Твоей беседою святою.

Прости мне дерзостный вопрос.

Откройся: кто ты, благодатный,

Судьбы наперсник непонятный?

В пустыню кто тебя занёс?»



Вздохнув с улыбкою печальной,

Старик в ответ: «Любезный сын,

Уж я забыл отчизны дальной

Угрюмый край. Природный финн,

В долинах, нам одним известных,

Гоняя стадо сел окрестных,

В беспечной юности я знал

Одни дремучие дубравы,

Ручьи, пещеры наших скал

Да дикой бедности забавы.

Но жить в отрадной тишине

Дано не долго было мне.



Тогда близ нашего селенья,

Как милый цвет уединенья,

Жила Наина. Меж подруг

Она гремела красотою.

Однажды утренней порою

Свои стада на тёмный луг

Я гнал, волынку надувая;

Передо мной шумел поток.

Одна, красавица младая

На берегу плела венок.

Меня влекла моя судьбина...

Ах, витязь, то была Наина!

Я к ней - и пламень роковой

За дерзкий взор мне был наградой,

И я любовь узнал душой

С её небесною отрадой,

С её мучительной тоской.



Умчалась года половина;

Я с трепетом открылся ей,

Сказал: люблю тебя, Наина.

Но робкой горести моей

Наина с гордостью внимала,

Лишь прелести свои любя,

И равнодушно отвечала:

«Пастух, я не люблю тебя!»



И всё мне дико, мрачно стало:

Родная куща, тень дубров,

Веселы игры пастухов -

Ничто тоски не утешало.

В уныньи сердце сохло, вяло.

И наконец задумал я

Оставить финские поля;

Морей неверные пучины

С дружиной братской переплыть

И бранной славой заслужить

Вниманье гордое Наины.

Я вызвал смелых рыбаков

Искать опасностей и злата.

Впервые тихий край отцов

Услышал бранный звук булата

И шум немирных челноков.

Я вдаль уплыл, надежды полный,

С толпой бесстрашных земляков;

Мы десять лет снега и волны

Багрили кровию врагов.

Молва неслась: цари чужбины

Страшились дерзости моей;

Их горделивые дружины

Бежали северных мечей.

Мы весело, мы грозно бились,

Делили дани и дары,

И с побеждёнными садились

За дружелюбные пиры.

Но сердце, полное Наиной,

Под шумом битвы и пиров,

Томилось тайною кручиной,

Искало финских берегов.

Пора домой, сказал я, други!

Повесим праздные кольчуги

Под сенью хижины родной.

Сказал - и вёсла зашумели;

И, страх оставя за собой,

В залив отчизны дорогой

Мы с гордой радостью влетели.



Сбылись давнишние мечты,

Сбылися пылкие желанья!

Минута сладкого свиданья,

И для меня блеснула ты!

К ногам красавицы надменной

Принёс я меч окровавленный,

Кораллы, злато и жемчуг;

Пред нею, страстью упоённый,

Безмолвным роем окружённый

Её завистливых подруг,

Стоял я пленником послушным;

Но дева скрылась от меня,

Примолвя с видом равнодушным:

«Герой, я не люблю тебя!»



К чему рассказывать, мой сын,

Чего пересказать нет силы?

Ах, и теперь один, один,

Душой уснув, в дверях могилы,

Я помню горесть, и порой,

Как о минувшем мысль родится,

По бороде моей седой

Слеза тяжёлая катится.



Но слушай: в родине моей

Между пустынных рыбарей

Наука дивная таится.

Под кровом вечной тишины,

Среди лесов, в глуши далёкой

Живут седые колдуны;

К предметам мудрости высокой

Все мысли их устремлены;

Всё слышит голос их ужасный,

Что было и что будет вновь,

И грозной воле их подвластны

И гроб и самая любовь.



И я, любви искатель жадный,

Решился в грусти безотрадной

Наину чарами привлечь

И в гордом сердце девы хладной

Любовь волшебствами зажечь.

Спешил в объятия свободы,

В уединенный мрак лесов;

И там, в ученье колдунов,

Провёл невидимые годы.

Настал давно желанный миг,

И тайну страшную природы

Я светлой мыслию постиг:

Узнал я силу заклинаньям.

Венец любви, венец желаньям!

Теперь, Наина, ты моя!

Победа наша, думал я.

Но в самом деле победитель

Был рок, упорный мой гонитель.



В мечтах надежды молодой,

В восторге пылкого желанья,

Творю поспешно заклинанья,

Зову духов - и в тьме лесной

Стрела промчалась громовая,

Волшебный вихорь поднял вой,

Земля вздрогнула под ногой...

И вдруг сидит передо мной

Старушка дряхлая, седая,

Глазами впалыми сверкая,

С горбом, с трясучей головой,

Печальной ветхости картина.

Ах, витязь, то была Наина!..

Я ужаснулся и молчал,

Глазами страшный призрак мерил,

В сомненье всё ещё не верил

И вдруг заплакал, закричал:

«Возможно ль! ах, Наина, ты ли!

Наина, где твоя краса?

Скажи, ужели небеса

Тебя так страшно изменили?

Скажи, давно ль, оставя свет,

Расстался я с душой и с милой?

Давно ли?..» «Ровно сорок лет, -

Был девы роковой ответ, -

Сегодня семьдесят мне било.

Что делать, - мне пищит она, -

Толпою годы пролетели.

Прошла моя, твоя весна -

Мы оба постареть успели.

Но, друг, послушай: не беда

Неверной младости утрата.

Конечно, я теперь седа,

Немножко, может быть, горбата;

Не то, что в старину была,

Не так жива, не так мила;

Зато (прибавила болтунья)

Открою тайну: я колдунья!»



И было в самом деле так.

Немой, недвижный перед нею,

Я совершенный был дурак

Со всей премудростью моею.



Но вот ужасно: колдовство

Вполне свершилось по несчастью.

Моё седое божество

Ко мне пылало новой страстью.

Скривив улыбкой страшный рот,

Могильным голосом урод

Бормочет мне любви признанье.

Вообрази моё страданье!

Я трепетал, потупя взор;

Она сквозь кашель продолжала

Тяжёлый, страстный разговор:

«Так, сердце я теперь узнала;

Я вижу, верный друг, оно

Для нежной страсти рождено;

Проснулись чувства, я сгораю,

Томлюсь желаньями любви...

Приди в объятия мои...

О милый, милый! умираю...»



И между тем она, Руслан,

Мигала томными глазами;

И между тем за мой кафтан

Держалась тощими руками;

И между тем - я обмирал,

От ужаса зажмуря очи;

И вдруг терпеть не стало мочи;

Я с криком вырвался, бежал.

Она вослед: «О, недостойный!

Ты возмутил мой век спокойный,

Невинной девы ясны дни!

Добился ты любви Наины,

И презираешь - вот мужчины!

Изменой дышат все они!

Увы, сама себя вини;

Он обольстил меня, несчастный!

Я отдалась любови страстной...

Изменник, изверг! о позор!

Но трепещи, девичий вор!»



Так мы расстались. С этих пор

Живу в моём уединенье

С разочарованной душой;

И в мире старцу утешенье

Природа, мудрость и покой.

Уже зовёт меня могила;

Но чувства прежние свои

Ещё старушка не забыла

И пламя поздное любви

С досады в злобу превратила.

Душою чёрной зло любя,

Колдунья старая, конечно,

Возненавидит и тебя;

Но горе на земле не вечно».



Наш витязь с жадностью внимал

Рассказы старца; ясны очи

Дремотой лёгкой не смыкал

И тихого полёта ночи

В глубокой думе не слыхал.

Но день блистает лучезарный...

Со вздохом витязь благодарный

Объемлет старца-колдуна;

Душа надеждою полна;

Выходит вон. Ногами стиснул

Руслан заржавшего коня,

В седле оправился, присвистнул.

«Отец мой, не оставь меня».

И скачет по пустому лугу.

Седой мудрец младому другу

Кричит вослед: «Счастливый путь!

Прости, люби свою супругу,

Советов старца не забудь!»

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Соперники в искусстве брани,

Не знайте мира меж собой;

Несите мрачной славе дани

И упивайтеся враждой!

Пусть мир пред вами цепенеет,

Дивяся грозным торжествам:

Никто о вас не пожалеет,

Никто не помешает вам.

Соперники другого рода,

Вы, рыцари парнасских гор,

Старайтесь не смешить народа

Нескромным шумом ваших ссор;

Бранитесь - только осторожно.

Но вы, соперники в любви,

Живите дружно, если можно!

Поверьте мне, друзья мои:

Кому судьбою непременной

Девичье сердце суждено,

Тот будет мил назло вселенной;

Сердиться глупо и грешно.



Когда Рогдай неукротимый,

Глухим предчувствием томимый,

Оставя спутников своих,

Пустился в край уединённый

И ехал меж пустынь лесных,

В глубоку думу погружённый -

Злой дух тревожил и смущал

Его тоскующую душу,

И витязь пасмурный шептал:

«Убью!.. преграды все разрушу...

Руслан!.. узнаешь ты меня...

Теперь-то девица поплачет...»

И вдруг, поворотив коня,

Во весь опор назад он скачет.



В то время доблестный Фарлаф,

Всё утро сладко продремав,

Укрывшись от лучей полдневных,

У ручейка, наедине,

Для подкрепленья сил душевных,

Обедал в мирной тишине.

Как вдруг он видит: кто-то в поле,

Как буря, мчится на коне;

И, времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копьё, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло и без оглядки

Летит - а тот за ним вослед.

«Остановись, беглец бесчестный! -

Кричит Фарлафу неизвестный. -

Презренный, дай себя догнать!

Дай голову с тебя сорвать!»

Фарлаф, узнавши глас Рогдая,

Со страха скорчась, обмирал

И, верной смерти ожидая,

Коня ещё быстрее гнал.

Так точно заяц торопливый,

Прижавши уши боязливо,

По кочкам, полем, сквозь леса

Скачками мчится ото пса.

На месте славного побега

Весной растопленного снега

Потоки мутные текли

И рыли влажну грудь земли.

Ко рву примчался конь ретивый,

Взмахнул хвостом и белой гривой,

Бразды стальные закусил

И через ров перескочил;

Но робкий всадник вверх ногами

Свалился тяжко в грязный ров,

Земли не взвидел с небесами

И смерть принять уж был готов.

Рогдай к оврагу подлетает;

Жестокий меч уж занесён;

«Погибни, трус! умри!» - вещает...

Вдруг узнаёт Фарлафа он;

Глядит, и руки опустились;

Досада, изумленье, гнев

В его чертах изобразились;

Скрыпя зубами, онемев,

Герой, с поникшею главою

Скорей отъехав ото рва,

Бесился... но едва, едва

Сам не смеялся над собою.



Тогда он встретил под горой

Старушечку чуть-чуть живую,

Горбатую, совсем седую.

Она дорожною клюкой

Ему на север указала.

«Ты там найдёшь его», - сказала.

Рогдай весельем закипел

И к верной смерти полетел.



А наш Фарлаф? Во рву остался,

Дохнуть не смея; про себя

Он, лёжа, думал: жив ли я?

Куда соперник злой девался?

Вдруг слышит прямо над собой

Старухи голос гробовой:

«Встань, молодец: всё тихо в поле;

Ты никого не встретишь боле;

Я привела тебе коня;

Вставай, послушайся меня».



Смущённый витязь поневоле

Ползком оставил грязный ров;

Окрестность робко озирая,

Вздохнул и молвил оживая:

«Ну, слава богу, я здоров!»



«Поверь! - старуха продолжала, -

Людмилу мудрено сыскать;

Она далёко забежала;

Не нам с тобой её достать.

Опасно разъезжать по свету;

Ты, право, будешь сам не рад.

Последуй моему совету,

Ступай тихохонько назад.

Под Киевом, в уединенье,

В своём наследственном селенье

Останься лучше без забот:

От нас Людмила не уйдёт».



Сказав, исчезла. В нетерпенье

Благоразумный наш герой

Тотчас отправился домой,

Сердечно позабыв о славе

И даже о княжне младой;

И шум малейший по дубраве,

Полёт синицы, ропот вод

Его бросали в жар и в пот.



Меж тем Руслан далёко мчится;

В глуши лесов, в глуши полей

Привычной думою стремится

К Людмиле, радости своей,

И говорит: «Найду ли друга?

Где ты, души моей супруга?

Увижу ль я твой светлый взор?

Услышу ль нежный разговор?

Иль суждено, чтоб чародея

Ты вечной пленницей была

И, скорбной девою старея,

В темнице мрачной отцвела?

Или соперник дерзновенный

Придёт?.. Нет, нет, мой друг бесценный:

Ещё при мне мой верный меч,

Ещё глава не пала с плеч».



Однажды, тёмною порою,

По камням берегом крутым

Наш витязь ехал над рекою.

Всё утихало. Вдруг за ним

Стрелы мгновенное жужжанье,

Кольчуги звон, и крик, и ржанье,

И топот по полю глухой.

«Стой!» - грянул голос громовой.

Он оглянулся: в поле чистом,

Подняв копьё, летит со свистом

Свирепый всадник, и грозой

Помчался князь ему навстречу.

«Aгa! догнал тебя! постой! -

Кричит наездник удалой, -

Готовься, друг, на смертну сечу;

Теперь ложись средь здешних мест;

А там ищи своих невест».

Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;

Он узнаёт сей буйный глас...



Друзья мои! а наша дева?

Оставим витязей на час;

О них опять я вспомню вскоре.

А то давно пора бы мне

Подумать о младой княжне

И об ужасном Черноморе.



Моей причудливой мечты

Наперсник иногда нескромный,

Я рассказал, как ночью тёмной

Людмилы нежной красоты

От воспалённого Руслана

Сокрылись вдруг среди тумана.

Несчастная! когда злодей,

Рукою мощною своей

Тебя сорвав с постели брачной,

Взвился, как вихорь, к облакам

Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный

И вдруг умчал к своим горам -

Ты чувств и памяти лишилась

И в страшном замке колдуна,

Безмолвна, трепетна, бледна,

В одно мгновенье очутилась.



С порога хижины моей

Так видел я, средь летних дней,

Когда за курицей трусливой

Султан курятника спесивый,

Петух мой по двору бежал

И сладострастными крылами

Уже подругу обнимал;

Над ними хитрыми кругами

Цыплят селенья старый вор,

Прияв губительные меры,

Носился, плавал коршун серый

И пал как молния на двор.

Взвился, летит. В когтях ужасных

Во тьму расселин безопасных

Уносит бедную злодей.

Напрасно, горестью своей

И хладным страхом поражённый,

Зовёт любовницу петух...

Он видит лишь летучий пух,

Летучим ветром занесённый.



До утра юная княжна

Лежала, тягостным забвеньем,

Как будто страшным сновиденьем,

Объята - наконец она

Очнулась, пламенным волненьем

И смутным ужасом полна;

Душой летит за наслажденьем,

Кого-то ищет с упоеньем;

«Где ж милый, - шепчет, - где супруг?»

Зовёт и помертвела вдруг.

Глядит с боязнию вокруг.

Людмила, где твоя светлица?

Лежит несчастная девица

Среди подушек пуховых,

Под гордой сенью балдахина;

Завесы, пышная перина

В кистях, в узорах дорогих;

Повсюду ткани парчевые;

Играют яхонты, как жар;

Кругом курильницы златые

Подъемлют ароматный пар;

Довольно... благо мне не надо

Описывать волшебный дом:

Уже давно Шехеразада

Меня предупредила в том.

Но светлый терем не отрада,

Когда не видим друга в нём.



Три девы, красоты чудесной,

В одежде лёгкой и прелестной

Княжне явились, подошли

И поклонились до земли.

Тогда неслышными шагами

Одна поближе подошла;

Княжне воздушными перстами

Златую косу заплела

С искусством, в наши дни не новым,

И обвила венцом перловым

Окружность бледного чела.

За нею, скромно взор склоняя,

Потом приближилась другая;

Лазурный, пышный сарафан

Одел Людмилы стройный стан;

Покрылись кудри золотые,

И грудь, и плечи молодые

Фатой, прозрачной, как туман.

Покров завистливый лобзает

Красы, достойные небес,

И обувь лёгкая сжимает

Две ножки, чудо из чудес.

Княжне последняя девица

Жемчужный пояс подаёт.

Меж тем незримая певица

Веселы песни ей поёт.

Увы, ни камни ожерелья,

Ни сарафан, ни перлов ряд,

Ни песни лести и веселья

Её души не веселят;

Напрасно зеркало рисует

Её красы, её наряд:

Потупя неподвижный взгляд,

Она молчит, она тоскует.



Те, кои, правду возлюбя,

На тёмном сердца дне читали,

Конечно знают про себя,

Что если женщина в печали

Сквозь слёз, украдкой, как-нибудь,

Назло привычке и рассудку,

Забудет в зеркало взглянуть, -

То грустно ей уж не на шутку.



Но вот Людмила вновь одна.

Не зная, что начать, она

К окну решетчату подходит,

И взор её печально бродит

В пространстве пасмурной дали.

Всё мёртво. Снежные равнины

Коврами яркими легли;

Стоят угрюмых гор вершины

В однообразной белизне

И дремлют в вечной тишине;

Кругом не видно дымной кровли,

Не видно путника в снегах,

И звонкий рог весёлой ловли

В пустынных не трубит горах;

Лишь изредка с унылым свистом

Бунтует вихорь в поле чистом

И на краю седых небес

Качает обнажённый лес.



В слезах отчаянья, Людмила

От ужаса лицо закрыла.

Увы, что ждёт её теперь!

Бежит в серебряную дверь;

Она с музыкой отворилась,

И наша дева очутилась

В саду. Пленительный предел:

Прекраснее садов Армиды

И тех, которыми владел

Царь Соломон иль князь Тавриды.

Пред нею зыблются, шумят

Великолепные дубровы;

Аллеи пальм, и лес лавровый,

И благовонных миртов ряд,

И кедров гордые вершины,

И золотые апельсины

Зерцалом вод отражены;

Пригорки, рощи и долины

Весны огнём оживлены;

С прохладой вьётся ветер майский

Средь очарованных полей,

И свищет соловей китайский

Во мраке трепетных ветвей;

Летят алмазные фонтаны

С весёлым шумом к облакам:

Под ними блещут истуканы

И, мнится, живы; Фидий сам,

Питомец Феба и Паллады,

Любуясь ими, наконец,

Свой очарованный резец

Из рук бы выронил с досады.

Дробясь о мраморны преграды,

Жемчужной, огненной дугой

Валятся, плещут водопады;

И ручейки в тени лесной

Чуть вьются сонною волной.

Приют покоя и прохлады,

Сквозь вечну зелень здесь и там

Мелькают светлые беседки;

Повсюду роз живые ветки

Цветут и дышат по тропам.

Но безутешная Людмила

Идёт, идёт и не глядит;

Волшебства роскошь ей постыла,

Ей грустен неги светлый вид;

Куда, сама не зная, бродит,

Волшебный сад кругом обходит,

Свободу горьким дав слезам,

И взоры мрачные возводит

К неумолимым небесам.

Вдруг осветился взор прекрасный:

К устам она прижала перст;

Казалось, умысел ужасный

Рождался... Страшный путь отверст:

Высокий мостик над потоком

Пред ней висит на двух скалах;

В унынье тяжком и глубоком

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь,

В волнах решилась утонуть -

Однако в воды не прыгнула

И дале продолжала путь.



Моя прекрасная Людмила,

По солнцу бегая с утра,

Устала, слёзы осушила,

В душе подумала: пора!

На травку села, оглянулась -

И вдруг над нею сень шатра,

Шумя, с прохладой развернулась;

Обед роскошный перед ней;

Прибор из яркого кристалла;

И в тишине из-за ветвей

Незрима арфа заиграла.

Дивится пленная княжна,

Но втайне думает она:

«Вдали от милого, в неволе,

Зачем мне жить на свете боле?

О ты, чья гибельная страсть

Меня терзает и лелеет,

Мне не страшна злодея власть:

Людмила умереть умеет!

Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров -

Не стану есть, не буду слушать,

Умру среди твоих садов!»

Подумала - и стала кушать.



Княжна встаёт, и вмиг шатёр,

И пышной роскоши прибор,

И звуки арфы... всё пропало;

По-прежнему всё тихо стало;

Людмила вновь одна в садах

Скитается из рощи в рощи;

Меж тем в лазурных небесах

Плывёт луна, царица нощи,

Находит мгла со всех сторон

И тихо на холмах почила;

Княжну невольно клонит сон,

И вдруг неведомая сила

Нежней, чем вешний ветерок,

Её на воздух поднимает,

Несёт по воздуху в чертог

И осторожно опускает

Сквозь фимиам вечерних роз

На ложе грусти, ложе слёз.

Три девы вмиг опять явились

И вкруг неё засуетились,

Чтоб на ночь пышный снять убор;

Но их унылый, смутный взор

И принуждённое молчанье

Являли втайне состраданье

И немощный судьбам укор.

Но поспешим: рукой их нежной

Раздета сонная княжна;

Прелестна прелестью небрежной,

В одной сорочке белоснежной

Ложится почивать она.

Со вздохом девы поклонились,

Скорей как можно удалились

И тихо притворили дверь.

Что ж наша пленница теперь!

Дрожит как лист, дохнуть не смеет;

Хладеют перси, взор темнеет;

Мгновенный сон от глаз бежит;

Не спит, удвоила вниманье,

Недвижно в темноту глядит...

Всё мрачно, мёртвое молчанье!

Лишь сердца слышит трепетанье...

И мнится... шепчет тишина,

Идут - идут к её постели;

В подушки прячется княжна -

И вдруг... о страх!.. и в самом деле

Раздался шум; озарена

Мгновенным блеском тьма ночная,

Мгновенно дверь отворена;

Безмолвно, гордо выступая,

Нагими саблями сверкая,

Арапов длинный ряд идёт

Попарно, чинно, сколь возможно,

И на подушках осторожно

Седую бороду несёт;

И входит с важностью за нею,

Подъяв величественно шею,

Горбатый карлик из дверей:

Его-то голове обритой,

Высоким колпаком покрытой,

Принадлежала борода.

Уж он приближился: тогда

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий занесла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех арапов оглушила.

Трепеща, скорчился бедняк,

Княжны испуганной бледнее;

Зажавши уши поскорее,

Хотел бежать, но в бороде

Запутался, упал и бьётся;

Встаёт, упал; в такой беде

Арапов чёрный рой мятётся;

Шумят, толкаются, бегут,

Хватают колдуна в охапку

И вон распутывать несут,

Оставя у Людмилы шапку.



Но что-то добрый витязь наш?

Вы помните ль нежданну встречу?

Бери свой быстрый карандаш,

Рисуй, Орловский, ночь и сечу!

При свете трепетном луны

Сразились витязи жестоко;

Сердца их гневом стеснены,

Уж копья брошены далёко,

Уже мечи раздроблены,

Кольчуги кровию покрыты,

Щиты трещат, в куски разбиты...

Они схватились на конях;

Взрывая к небу чёрный прах,

Под ними борзы кони бьются;

Борцы, недвижно сплетены,

Друг друга стиснув, остаются,

Как бы к седлу пригвождены;

Их члены злобой сведены;

Переплелись и костенеют;

По жилам быстрый огнь бежит;

На вражьей груди грудь дрожит -

И вот колеблются, слабеют -

Кому-то пасть... вдруг витязь мой,

Вскипев, железною рукой

С седла наездника срывает,

Подъемлет, держит над собой

И в волны с берега бросает.

«Погибни! - грозно восклицает; -

Умри, завистник злобный мой!»



Ты догадался, мой читатель,

С кем бился доблестный Руслан:

То был кровавых битв искатель,

Рогдай, надежда киевлян,

Людмилы мрачный обожатель.

Он вдоль днепровских берегов

Искал соперника следов;

Нашёл, настиг, но прежня сила

Питомцу битвы изменила,

И Руси древний удалец

В пустыне свой нашёл конец.

И слышно было, что Рогдая

Тех вод русалка молодая

На хладны перси приняла

И, жадно витязя лобзая,

На дно со смехом увлекла,

И долго после, ночью тёмной

Бродя близ тихих берегов,

Богатыря призрак огромный

Пугал пустынных рыбаков.