Отзыв сотрудника о работодателе ИП Юрьев Андрей Юрьевич

спасибо за отзыв.

они прислали мне приглашение на сайте хэнд хантер. за специальность менеджер по продажам предлагают заоблачную зарплату от 28000 до 57000. по сути это даже ни компания, ни организация, просто ИП, не вызывает доверия. хотя кто знает, может не так уж и плохо все там. но я не рискнула попробовать.

Это лохотрон! Не суйтесь!

Мне тоже прислали приглашение, причем от разных лиц, на разные вакансии и на разные мои резюме. Итак были сомнения, но почитав комментарии теперь туда не сунусь.

спасибо,девочки,что пишите отзывы!!!не буду тратить время))))

Предлагаю принять меры против подобных организаций! Такое агенство подобно паразиту, и не имеет места быть в принципе. Вам за все воздастся, помните об этом.

Спасибо девушка, за оставленный отзыв!!!)

Мне тоже присылали приглашение. Даже по нему видно что лохотрон. Ищут дураков...И видимо находят. Ненадолго.

В центральном Тибете власть находилась в руках разных сильных семейств-кланов, которых поддерживали буддийские ордена. Конец XVI — нач. XVII века были временем усиления связей между орденом Гелуг и монголами, которые к тому времени стали независимыми: третий Далай Лама (1543—1588) совершил поездку в Монголию и обратил в свою веру Алтан Хана (1567—1627), а четвёртый Далай Лама (1589—1616) обрёл реинкарнацию в одном из представителей правящего монгольского дома. Живопись центрального Тибета в этот период представляла собой сложную смесь разных стилей. Среди икон-танка XVI века есть выполненные в непальском стиле «бери», есть выполненные в стиле «менри», есть разные смешанные варианты. Характерной чертой было растущее распространение китайских приёмов в изображении одежды божеств.

В рамках центрально-тибетской живописи XVI века выделяют живописный стиль «другри», который появился в недрах буддийской школы Дрикунг Кагью при четвёртом Гьялва Другпе (главе этой школы) по имени Пема Карпо (1527 −1592). Старейший монастырь этой школы — Ралунг, находится вблизи территории Бутана, поэтому стиль «другри» считают «бутанским». Он представляет собой смесь разных элементов и приёмов «менри», «гадри» и бутанской живописи.

XVII век[править | править исходный текст]





Цуглаг Гьяцо, третий Паво Ринпоче (ок. 1567—1630), 17в., Музей Рубина, Нью Йорк

XVII век был переломным в истории Тибета. В начале века власть в центральных районах была поделена между орденами Карма и Гелуг: первые заправляли делами в провинции Цанг, вторые в провинции Уй. Однако с возвышением пятого Далай Ламы (1617—1682) из ордена Гелуг, которого поддержали монголы-хошуты во главе с Гушри-ханом, власть над Тибетом была консолидирована и к 1642 году сосредоточилась в руках «Великого Пятого», как Далай Ламу именуют в тибетских источниках. С этой поры гелугские Далай Ламы стали политическими лидерами всего Тибета на протяжении всей его истории вплоть до аннексии Китаем, а орден Гелуг самым сильным из всех буддийских орденов Тибета. В 1645 году пятый Далай Лама приступил к строительству дворца Потала в Лхасе на месте прежнего дворца Сонгцена Гамбо — первого священного тибетского царя, принявшего буддизм. Этот величественный архитектурный ансамбль, выстроенный на горе Марпори (Красная гора), впоследствии стал «визитной карточкой» тибетской цивилизации.

Перемены затронули и живопись западного Тибета, в которой появился больший интерес к различным элементам в изображении пространственного окружения персонажей и менее условное (более реалистическое) отображение фигур божеств и людей.

В связи с возвышением ордена Гелуг, который поддерживали монгольские войска, в восточном Тибете произошли драматические события: в 1645 году кочевой лагерь ордена Карма был уничтожен монголами, в связи с чем традиция стиля «гадри» на какое-то время пресеклась. Однако местная восточно-тибетская живопись по-прежнему ориентировалась на китайскую, ассимилируя художественные приёмы средней и поздней династии Мин (1368—1644). Десятый кармапа, глава ордена Карма Кагью — Чоинг Дордже (1604—1674) прославился в истории не только как видный религиозный деятель, но и как выдающийся художник, достигший высот в живописи, в частности, в изображении животных. Эксперты приписывают его руке несколько произведений, хранящихся в разных музеях.

Наиболее существенные перемены в живописи центрального Тибета в XVII веке были связаны с орденом Гелуг и пятым Далай Ламой. Художник Чоинг Гьяцо (1620—1665), сначала работавший у первого Панчен Ламы (1570—1662) в монастыре Ташилунпо, а затем принявший приглашение пятого Далай Ламы (1617—1682), и расписавший некоторые залы возведённого им дворца Потала, стал создателем живописного стиля, который именуют «новый менри». По сути, он явился развитием старого стиля «менри», соединившего индо-непальские и китайские элементы. Для «нового менри» характерны больший реализм в изображении человека, часто использование асимметричности в композиции, драматический пейзаж в качестве фона, и мягкая линеарность в рисунке. В дальнейшем этот стиль стал усложняться, последователи Чоинга Гьяцо уплотняли свои композиции, всё более перенасыщая их персонажами и обилием растений и цветов.

XVIII—XX века[править | править исходный текст]





Танка с изображением наставника императора Цяньлуна хутухту Ролпаи Дордже (1717—1786). Создана в императорской мастерской в период правления Цяньлуна (1736—1795). Сино-тибетский стиль. Аукцион Сотбис.

XVIII век стал периодом нового оживления контактов Тибета с Китаем, где с 1644 года воцарилась маньчжурская династия Цин (1644—1911). Манчжуры всё больше вмешивались в дела Тибета, рассматривая тибетскую теократию как инструмент влияния на монголов. Среди первых цинских императоров два долгожителя манчжурского императорского дома — Канси (правил 1661—1722) и Цяньлун (прав. 1735—1796) были усердными буддистами. Правление второго совпало по времени с долгим правлением в Тибете седьмого Далай Ламы — Кэлсанга Гьяцо (1708—1757). С воцарением Цяньлуна, который был адептом ваджраяны не столько из политических соображений, сколько совершенно искренне, тибетский буддизм переживал подъём как в Тибете и Монголии, так и в Пекине и в других крупных городах Китая. При этом императоре процветала буддийская живопись, которую исполняли на шёлке лучшие придворные художники. Стиль этих произведений обычно называют сино-тибетским.

Большая роль в тибетском искусстве XVIII века принадлежит мастеру Ситу Панчену (1700—1774). После всех несчастий, связанных с поражением в политической борьбе с орденом Гелуг, постигших орден Карма в XVII веке, в нём появился блестящий эрудит и харизматический лидер, сыгравший важную роль в культурной жизни Тибета. В детском возрасте он был признан восьмой реинкарнацией (тулку) в родословной линии Ситу — иерарха высочайшего ранга ордена Карма Кагью. Обучившись разным наукам, Ситу Панчен не только приложил большие усилия к возрождению своего ордена, но и сделал важный вклад в развитие тибетской живописи, литературы и медицины. Он был большим знатоком старинной живописи. По большей части стиль «гадри» известен благодаря работам, созданным им в XVIII веке. Он написал множество произведений, среди которых есть серия икон-танка, посвящённая восьми Великим адептам тантры — Махасиддхам. Как живописец Ситу Панчен блестяще владел двумя стилями — «менри» и «гадри», а его произведения до сих пор копируются разными художниками.

Тибетская живопись XVIII века в целом имела тенденцию ко всё большей помпезности и формализации языка. Во второй половине века очень популярными были танки с изображением Чистых земель, то есть трансцендентных обиталищ Будды. Всё большее внимание уделялось пейзажу. Появились танки, в которых «главным героем» была архитектура — изображения прославленных святынь-монастырей. Архитектура стала включаться и в пространство, окружающее изображения разных божеств и святых.

XVIII—XIX века были временем сосуществования различных региональных стилей и иконографического разнообразия. Учёные выделяют пять разных стилей в провинциях Уй, Цанг, Кхам, Амдо и Нгари. Практически все они происходили от стиля «менри» (изящные индо-непальского типа фигуры, вписанные в китайский пейзаж). Стиль провинции Уй — это просто модернизированный «старый менри» XV века; стиль провинций Цанг и Амдо — разновидность «нового менри»; стиль провинции Кхам — смесь «нового менри» и стиля «гадри». Стиль, бытовавший в это время в провинции Нгари по сути ничем не отличается от стиля провинции Цанг. Существует довольно большой набор разнообразных живописных элементов и художественных приёмов, дающих возможность найти различия в этих региональных стилях, однако общими их признаками были: симметрия в композиции, изображение неба не однотонно, но с тональными переходами; обрисовка очертаний облаков, подчёркивающая их декоративную форму; иногда присутствие снежных гор в пейзаже; элементы пейзажа часто проступают сквозь гало, окружающее голову святого или божества.

Эти разнообразные стили и суб-стили продолжали существовать на протяжении XIX и XX веков, вплоть до завоевания Тибета Китаем в 1951 году. Восстание, поднятое тибетцами против китайского владычества в 1959 году, закончилось поражением и привело к массовому бегству буддийских и бонских монахов из Тибета, а также к разгрому многих монастырей и уничтожению предметов культа. В пламени китайской «культурной революции» 1960-х годов было уничтожено огромное количество тибетской живописи. В итоге, большая часть монахов осела в северной Индии, основав новые монастыри. Во второй пол. XX века некоторые монахи переместились в Европу и Америку, где открыли школы по обучению практикам своих буддийских орденов. В рамках этих школ существуют и центры обучения приёмам тибетской живописи, которые продолжают традиции разных тибетских стилей в современных условиях.

Живопись У-син — это техника саморазвития, построенная на основе сочетания приемов китайской живописи гохуа, системы 5-и элементов У-син и других понятий даосской натурфилософии. Изображение предметов, существ и пейзажей в технике живописи у-син связано больше с познанием их внутренней сущности, чем внешней формы .[1]

Базовые принципы[править | править исходный текст]



Первый[править | править исходный текст]

Позволяет художнику проработать свои психологические качества через движение. На первом этапе обучения художник создает мазки только с помощью движений рукой. Второй этап связан с включением в процесс рисования корпуса, на третьем этапе создание картины превращается в полноценный танец. На последнем этапе для человека, практикующего живопись у-син, важно чувствовать тонкие аспекты движения. Процесс увеличения чувствительности связан с преодолением скованности и ограниченности в движениях. Известным фактом является то, что психологические проблемы человека неразрывно связаны с физическими зажимами. Поэтому можно сказать, что картина у-син является своеобразной разновидностью телесно ориентированной психотерапии.[3]

История возникновения[править | править исходный текст]



Техника живописи возникла в конце 90-х годов XX века. Основные принципы были сформулированы Максимом Парнахом. Чуть позже Щербаков Андрей взялся за их доработку. Парнах за несколько вечеров систематизировал мазки китайской живописи в соответствии с метафизикой у-син и создал фундамент техники, с помощью которой можно научить любого рисовать за короткий срок. Главным полем применения этой техники на первом этапе стало лечения детей инвалидов.[2] Парнах пытался найти связь с традиционной китайской живописью, но принципы у-син нигде не использовались,хотя 5 движений являются базисными для многих практик, рожденных в Китае. Затем стало известно, что принцип у-син внедрен в практику чайной церемонии, в медитацию (где 5 органов у-син (печень, сердце, поджелудочная железа, легкие и почки) исцеляют с помощью 5-ти цветов у-син (бирюзовый, красный, золотистый, белый, синий) и 5-ти соответствующих звуков). Но дальнейшее исследование привело к пониманию, что у-син внедрен в цигун благодаря Мантеку Чиа и Сюй Минтану, — современникам.

Практика внутреннего стиля ушу «Синьицюань», имеет 5 основных движений, соответствую

К ДРУЗЬЯМ В КИШИНЕВ



Итак, я здесь... за стражей я...

Дойдут ли звуки из темницы

Моей расстроенной цевницы

Туда, где вы, мои друзья?

Еще в полусвободной доле

Дар Гебы1 пьете вы, а я

Утратил жизни цвет в неволе,

И меркнет здесь заря моя!

В союзе с верой и надеждой,

С мечтой поэзии живой

Еще в беседе вечевой

Шумит там голос ваш мятежный.

Еще на розовых устах,

В объятьях дев, как май, прекрасных

И на прелестнейших грудях

Волшебниц милых, сладострастных

Вы рвете свежие цветы

Цветущей девства красоты.

Еще средь пышного обеда,

Где Вакх чрез край вам вина льет,

Сей дар приветный Ганимеда2

Вам негой сладкой чувства жжет.

Еще расцвет душистой розы

И свод лазоревых небес

Для ваших взоров не исчез.

Вам чужды темные угрозы,

Как лед, холодного суда,

И не коснулась клевета

До ваших дел и жизни тайной,

И не дерзнул еще порок

Угрюмый сделать вам упрек

И потревожить дух печальный.

Еще небесный воздух там

Струится легкими волнами

И не гнетет дыханье вам,

Как в гробе, смрадными парами.

Не будит вас в ночи глухой

Угрюмый оклик часового

И резкий звук ружья стального

При смене стражи за стеной.

И торжествующее мщенье,

Склонясь бессовестным челом,

Еще убийственным пером

Не пишет вам определенья

Злодейской смерти под ножом

Иль мрачных сводов заключенья...

О, пусть благое привиденье

От вас отклонит этот гром!

Он грянул грозно надо мною,

Но я от сих ужасных стрел

Еще, друзья, не побледнел

И пред свирепою судьбою

Не преклонил рамен с главою!

Наемной лжи перед судом

Грозил мне смертным приговором

«По воле царской» трибунал.

«По воле царской?» — я сказал,

И дал ответ понятным взором.

И этот черный трибунал

Искал не правды обнаженной,

Он двух свидетелей искал

И их нашел в толпе презренной.

Напрасно голос громовой

Мне верной чести боевой

В мою защиту отзывался,

Сей голос смелый пред судом

Был назван тайным мятежом

И в подозрении остался.

Но я сослался на закон,

Как на гранит народных зданий.

«В устах царя,— сказали,— он,

В его самодержавной длани,

И слово буйное «закон»

В устах определенной жертвы

Есть дерзновенный звук и мертвый...»

Итак, исчез прелестный сон!..

Со страхом я, открывши вежды,

Еще искал моей надежды —

Ее уж не было со мной,

И я во мрак упал душой...

Пловец, твой кончен путь подбрежный,

Мужайся, жди бедам конца

В одежде скромной мудреца,

А в сердце — с твердостью железной.

Мужайся! Близок грозный час,

И, может быть, в последний раз

Еще окину я глазами

Луга, и горы, и леса

Над светлой Тирасы струею,

И Феба золотой стезею

Полет по чистым небесам

Над сердцу памятной страною,

Где я надеждою дышал

И к тайной мысли устремлял

Взор светлый с пламенной душою.

Исчезнет всё, как в вечность день;

Из милой родины изгнанный,

Средь черни дикой, зверонравной

Я буду жизнь влачить, как тень,

Вдали от ветреного света,

В жилье тунгуса иль бурета,

Где вечно царствует зима

И где природа как тюрьма;

Где прежде жертвы зверской власти,

Как я, свои влачили дни;

Где я погибну, как они,

Под игом скорбей и напастей.

Быть может — о, молю душой

И сил и мужества от неба!—

Быть может, черный суд Эреба3

Мне жизнь лютее смерти злой

Готовит там, где слышны звуки

Подземных стонов и цепей

И вопли потаенной муки;

Где тайно зоркий страж дверей

Свои от взоров кроет жертвы.

Полунагие, полумертвы,

Без чувств, без памяти, без слов,

Под едкой ржавчиной оков,

Сии живущие скелеты

В гнилой соломе тлеют там,

И безразличны их очам

Темницы мертвые предметы.

Но пусть счастливейший певец,

Питомец муз и Аполлона,

Страстей и бурной думы жрец,

Сей берег страшный Флегетона4,

Сей новый Тартар5 воспоет:

Сковала грудь мою, как лед,

Уже темничная зараза.

Холодный узник отдает

Тебе сей лавр, певец Кавказа6;

Коснись струнам, и Аполлон,

Оставя берег Альбиона7,

Тебя, о юный Амфион8,

Украсит лаврами Бейрона.

Оставь другим певцам любовь!

Любовь ли петь, где брызжет кровь,

Где племя чуждое с улыбкой

Терзает нас кровавой пыткой,

Где слово, мысль, невольный взор

Влекут, как ясный заговор,

Как преступление, на плаху

И где народ, подвластный страху,

Не смеет шепотом роптать.

Пора, друзья! Пора воззвать

Из мрака век полночной славы,

Царя-народа дух и нравы

И те священны времена,

Когда гремело наше вече

И сокрушало издалече

Царей кичливых рамена.

Когда ж дойдет до вас, о други,

Сей голос потаенной муки,

Сей звук встревоженной мечты?

Против врагов и клеветы

Я не прошу у вас защиты:

Враги, презрением убиты,

Иссохнут сами, как трава.

Но вот последние слова:

Скажите от меня О[рлов]у9,

Что я судьбу мою сурову

С терпеньем мраморным сносил,

Нигде себе не изменил

И в дни убийственныя жизни

Немрачен был, как день весной,

И даже мыслью и душой

Отвергнул право укоризны.

Простите... Там для вас, друзья,

Горит денница на востоке10

И отразилася заря

В шумящем кровию потоке.

Под тень священную знамен,

На поле славы боевое

Зовет вас долг — добро святое.

Спешите! Там волкальный звон

Поколебал подземны своды

И пробудил народный сон

И гидру дремлющей свободы!

К ЛИДЕ (ДАВНО ЛИ С МИРНОЮ ДУШОЙ...)



Давно ли с мирною душой

И с сердцем, в выборе свободным,

Я с чувством к красоте холодным,

О Лида, говорил с тобой?

Среди собраний многолюдных

Мой взор тебя тотчас от прочих отличил,

И я тебя хвалил,

Не зная страсти безрассудной!

Где делись радость и покой

И равнодушное сужденье?—

Исчезло ослепленье —

О Лида! Глас немеет мой,

И сердце пылкое еще сильнее бьется,

От страсти юный дух мятется...

Ты всех своею красотой

Подруг, о Лида, затмеваешь!

И юношей собор улыбкой восхищаешь,

И все стремятся за тобой...

Какое для моей души очарованье

Питать любови жар, с любовью упоенье!

Взгляни на друга нежных муз

И цепи разорви прекрасною рукою,

И награди меня улыбкою одною

В замену тяжких уз!..

ПЕВЕЦ В ТЕМНИЦЕ



О, мира черного жилец!

Сочти все прошлые минуты;

Быть может, близок твой конец

И перелом судьбины лютой!



Ты знал ли радость - светлый мир,

Души награду непорочной?

Что составляло твой кумир -

Добро иль гул хвалы непрочной?



Читал ли девы молодой

Любовь во взорах сквозь ресницы?

В усталом сне ее с тобой

Встречал ли яркий луч денницы?



Ты знал ли дружества привет?

Всегда с наружностью холодной

Давал ли друг тебе совет

Стремиться к цели благородной?



Дарил ли щедрою рукой

Ты бедных золотом и пищей?

Почтил ли век под сединой

И посещал ли бед жилища?



Одним исполненный добром

И слыша стон простонародный,

Сей ропот робкий под ярмом,

Алкал ли мести благородной?



Сочти часы, вступя в сей свет,

Поверь протекший путь над бездной,

Измерь ее - и дай ответ

Потомству с твердостью железной.



Мой век, как тусклый метеор,

Сверкнул в полуночи незримый,

И первый вопль как приговор

Мне был судьбы непримиримой.



Я неги не любил душой,

Не знал любви, как страсти нежной,

Не знал друзей, и разум мой

Встревожен мыслию мятежной.



Забавы детства презирал,

И я летел к известной цели,

Мечты мечтами истреблял,

Не зная мира и веселий.



Под тучей черной, грозовой,

Под бурным вихрем истребленья,

Средь черни грубой, боевой,

Средь буйных капищ развращенья



Пожал я жизни первый плод,

И там с каким-то черным чувством

Привык смотреть на смертный род,

Обезображенный искусством.



Как истукан, немой народ

Под игом дремлет в тайном страхе:

Над ним бичей кровавый род

И мысль и взор казнит на плахе,



И вера, щит царей стальной,

Узда для черни суеверной,

Перед помазанной главой

Смиряет разум дерзновенный.



К моей отчизне устремил

Я, общим злом пресытясь, взоры,

С предчувством мрачным вопросил

Сибирь, подземные затворы;



И книгу Клии1 открывал,

Дыша к земле родной любовью;

Но хладный пот меня объял -

Листы залиты были кровью!



Я бросил свой смиренный взор

С печалью на кровавы строки,

Там был подписан приговор

Судьбою гибельной, жестокой:



"Во прах и Новгород и Псков,

Конец их гордости народной.

Они дышали шесть веков

Во славе жизнию свободной".



Погибли Новгород и Псков!

Во прахе пышные жилища!

И трупы добрых их сынов

Зверей голодных стали пища.



Но там бессмертных имена

Златыми буквами сияли;

Богоподобная жена -

Борецкая2, Вадим3, вы пали!



С тех пор исчез как тень народ,

И глас его не раздавался

Пред вестью бранных непогод.

На площади он не сбирался



Сменять вельмож, смирять князей,

Слагать неправые налоги,

Внимать послам, встречать гостей,

Стыдить, наказывать пороки,



Войну и мир определять.

Он пал на край своей могилы,

Но, рано ль, поздно ли, опять

Восстанет он с ударом силы!

1822

К МОЕЙ СПЯЩЕЙ



Ты спишь... и сладостен покой

Любови нежной,

Сон сладкий, безмятежный

Не прерывается печальною мечтой!

В чертах твоих добро с любовию сияют,

Не дар искусства, нет!— природы дар одной,—

И локоны, клубясь по раменам волной,

От смелых взоров грудь стыдливую скрывают.

О, сколько счастия с тобой!

Не знал бы без тебя я в жизни мрачной, бурной,

Что значит радость и покой,—

Из колыбели дней мой жребий пал из урны —

Печаль, томление, борьбу с собой узнать...

О прошлом сожалеть, дней будущих страшиться

И с нетерпением минуты ожидать...

Когда мой путь здесь совершится!..

Но, небо! ты спасло пловца от ярых волн...

И мой разрушенный до половины челн —

В цветущей пристани, где ненадолго, может быть...

Мне суждено сосуд всех радостей испить

Из рук любви — всегда покорной, легкокрылой.

Но радость и любовь, как твой минутный сон,

Цвет юности младой, свирепый скосит Крон;

Взамену радостей, забав и страсти милой

Останутся в удел недуги и печаль...

И мысль от светлых дней, стремясь в безвестну даль,

Знакомит нас хладною могилой...

Год краток счастия, несносен миг скорбей;

Но приход его не страшен:

Я милую люблю и милою любим!

Еще взаимности светильник не угашен

Наперекор законам злым.

Спи, милая моя!

С твоим пробудом ясным...

Я обниму тебя с желаньем сладострастным

До бурного судьбины дня!

28 марта 1820

К ЛИДЕ (ЧТО ЗНАЧИТ ВЗОР...)



Что значит взор смущенный твой,

И сердца страстное биенье,

И непритворное волненье?..

Скажи, о Лида, ангел мой!

Давно ль на ложе сладострастья

Блаженства я испил фиал

И к груди страстной прижимал

Тебя, как сын веселый счастья?

Я зрел румянец алый твой

И груди белой колебанье,

Твое смущенье, трепетанье,

Когда прелестною рукой

Ты взоры робкие скрывала

И мне свободы не давала

Ступить порочною стопой

На ложе кротости невинной...

Мой дух любовию пылал,

Я счастья робко ожидал

И в страсти сильной, непрерывной

Нетерпеливою рукой

Отдернул полог сокровенный

И розу, полную весной,

Сорвал — в завет любви святой,

Мечтой блаженства увлеченный...

Я полный кубок счастья пил

Средь неги страстной и волненья,

На ложе розовом забвенья

Мой жребий временный хвалил!..

Но время счастья быстро мчится,

Денницы быстро луч блеснул:

Нам должно было разлучиться,

Ты спала, Лида, я взглянул...

И прелестей твоих собор,

При свете слабом обнаженный,

Лишь дымкой легкой сокровенный,

Очаровал мой дерзкий взор.

Но я, как узник страсти нежной,

Искал свободы от цепей

Средь роз душистых и лилей...

На груди страстной, белоснежной.

Исчез твой тихий сон как миг,

И ты в объятиях моих

С невольным ропотом взглянула,

Слеза в очах твоих блеснула...

И я, смущенный, робко ждал

Минуты грозной разлученья

И в миг счастливый упоенья

[Давно ль] тебя лобзал?..

И в неге тайной пресыщенья

В восторгах страсти утопал?..

О Лида! Прочь твое роптанье!

С тобою гений добрый твой!

Пусть время хладною рукой

Грозит прервать очарованье

Любви и счастья юных лет.

Исчезнет всё, как ранний цвет,

Исчезнет страсти ослепленье,

Минутой надо дорожить...

И непрерывно радость пить

Из полной чаши наслажденья!

1810-е годы

МЕНАЛК



Эклога



Один, уединясь под дубом наклоненным,

Где тихий ручеек струи свои катил

И тихим ропотом к забвенью приводил,

Меналк задумчивый со взором потупленным,

Оставя посох свой, овечек и свирель,

Так тайну скорби пел:



«Жестокая судьба, где дней моих отрада?

Где радость юных лет, о коей я мечтал?

Как в тучах солнца луч, мне счастья свет пропал.

В замену радостей мне слезы лить — награда,

Напрасно юная Корина милый взор

Ко мне наедине с улыбкой устремляет:

Ее старания и нежный разговор

В груди еще сильней тяжелый вздох стесняет.

Бесчувственный! Вчера, томимая тоской,

Печальным голосом она еще сказала:

«Меналк! Мой милый друг, что сделалось с тобой?

Ты плачешь?— И слеза из глаз ее упала.—

Ужель не видишь ты забавы пастухов,

Их радость общую, шум песней, хороводы,

Мое томление, мою к тебе любовь?

Чего недостает тебе, скажи?..» — Свободы!

Как пленник, средь оков,

От братий, от друзей в край дальний увлеченный,

В пустынной Таврии, средь грубых пастухов,

Жестокою судьбой нежданно занесенный,

Я должен слезы проливать.

Ни милой родины сияние денницы,

Ни голос утренний приветливой певицы

Сюда умерить грусть мою не долетят.

Жестокий корифей устав моих страданий

Бесчувственной рукой до гроба начертал

И отческим полям колючий терн устлал

Мой путь, лишив меня и самых ожиданий.

Почто не скрылся я под дружеский покров,

Когда гремел вдали гром бурный предо мною?

Почто я тешился обманчивой мечтою

И тихо ожидал дней ясных средь громов?

Стада несчетные среди лугов шелковых,

Сады, где сочный плод деревья бременит,

Поля, что жатвою Церера золотит,

Пруды зеркальные, для рыб златых оковы,

Несут годичный дар тому, кто бед виной.

Но в доле бедственной сравнюсь ли я с тобою?

Рука богов хранит страдальца под грозою,

Ты в счастья, но страшись их мщенья над тобой!»

1810-е годы

КН. А.И.ГОРЧАКОВУ (ВОЖДЬ СМЕЛЫЙ...)



Вождь смелый, ратным друг, победы сын любимый!

Склони свой слух к словам свободного певца:

Я правду говорю у твоего лица,

Не лестию водимый;

К поэзии в себе питая смелый жар,

Восторгом вдохновенный,

Природою мне данный дар

Тебе я приношу, как дар определенный

Для славы юного певца;

Пусть струны скромныя цевницы

Звучат хвалу тебе сторицей!

Не лавров я ищу, не почестей, венца;

Но в поле бранное тобою предводимый,

Хвалы твоей ищу; и если жребий мой,

О славы сын любимый!

Велишь еще мне раз стремиться за тобой

На глас трубы военной -

Я смерть себе вменю за дар благословенный.

Не ты ль с Суворовым чрез Альпы проходил?

Не ты ли презирал опасные стремнины?

И под державною рукой Екатерины

Не ты ль полками предводил?

Князь духом, россов вождь, и вождь непобедимый,

Хвала тебе стократ!

С тобой всегда, везде полки твои счастливы,

С тобой они давно привыкли побеждать

И поле бранное считать себе забавой,

На лаврах отдыхать при звуке громкой славы.

Не зверством, не войной

Герой бессмертье обретает,

Тиранов и по смерть потомство проклинает;

Но правосудие, глас кротости святой

С победою должны быть вечно неразлучны.

Не ты ли нам пример являешь днесь собой,

О вождь благополучный!

Там веки протекут под времени рукой,

Но славу добрых дел ничто не разрушает,

Бессмертие по смерть великого встречает!

Пусть враг дерзнет еще нарушить наш покой,

Ты снова полетишь чрез бурные стремнины

Предписывать закон врагам непобедимый!

И свет дивить собой!

Монарх благословенный

Заслуги, подвиги твои вознаградит,

И, лавром осененный,

Ты будешь здесь в сердцах, а там -

в потомстве жить!

30 ноября , Днестр

МОЕ ПРОСТИ ДРУЗЬЯМ



К[исловскому] И П[риклонскому]



Друзья! налейте кубки!

Ударим край о край

И в скорбный час разлуки

Запьем свое "прощай!"...



Не глас иноплеменных,

Не пушек близкий гром,

Не клик врагов надменных

С увенчанным челом,

Но нежный глас природы,

Восторги и любовь

Под верный дружбы кров

В объятия свободы

От вас меня зовут.

О други, между вами

И мой тернистый путь

Усеян был цветами.

Довольно ясных дней

Близ вас я видел, други!

Клянусь во дни разлуки

Вас часто вспоминать,

В мечтах одушевлять

Час дружеской беседы,

Где острых слов победы

Вы знали замечать

И в шутках повторять!..

Где царство и народы

В кругу прямой свободы,

За чашей пуншевой,

При дыме трубок сидя,

Пристрастья ненавидя,

Судили пред собой!

Где тайной скорби силу

И близкую могилу

Я с вами забывал

И радостью счастливой

В час думы молчаливой

Мой дух воспламенял!

Где злобу и пороки

Бесчувственных людей,

Тщету заслуг, честей,

И скрытые дороги

Искателей, льстецов,

И страстное сужденье,

И к истине презренье

Смешных лжемудрецов,

Где суд невежд пристрастный

Дает невеждам путь,

Ко славе безопасный,

Где знания безгласны,

Где ум, талант гнетут,-

Мы видели - учились...

И к почестям стремились

Неробкою стезей!..

Исчезни, пламень мой,

Когда я вас забуду,

Свободные друзья!

Вот вам рука моя,

Что свято помнить буду

Союз сердец святой.

Скорее луч денницы

В предвестии гробницы

Угаснет надо мной!



Друзья! налейте кубки!

Ударим край о край

И в скорбный час разлуки

Запьем свое "прощай!"...



Прик[лонский], нам с тобою

Еще сквозь мрачных туч

Блестит надежды луч -

Быть может, Марс трубою

Из мертвого покою

Нас в поле воззовет

Приманчивыя славы,

И след войны кровавой

Нас к цели доведет.

Быть может (сокровенье

Кто может предузнать?),

В пылу огней, сраженья,

Как к рати двигнет рать

Погибельной стезею,

Нам суждено с тобою

В добычу смерти злой

Предвременну могилу

Узреть в земле чужой!..

Но нет, и мысль унылу

Забвенью предадим,

За чашей круговою

Веселою мечтою

Свой дух воспламеним!..

Оставя жизни бурной

Неласковый прием

И блеск честей мишурный,

Ты истинным путем,

Кис[ловский], друг свободы,

Под сень самой природы

Нетрепетно идешь,

Где время золотое

В беспечности, покое

Ты мирно проведешь...

Ни громы в отдаленьи,

Ни ядер звонкий шум

В минуты сладких дум,

В часы отдохновенья

Тебя не воззовут!..

Под кровлею родною

Там счастие с тобою!..

Там дружества приют!

И дни твои беспечно,

Но быстро, скоротечно

В довольстве пробегут.

Доколе юность с нами

И огненная кровь

С свободными сердцами,

Друзья! дотоль любовь,

И дружбы глас священный,

И кубок позлащенный

С пенящимся вином,

Честь, истина с добром -

Нам будет утешеньем

И долгом в жизни сей!..

Прямое наслажденье -

Не блеск пустых честей,

Не славы шаткой сила,

Не милости царей,

Не злато богачей -

Их ранняя могила

Во мраке погребет...

Нет, к счастию ведет

Путь чести благородной,

Где ум души свободной,

Где совести покой

Упрекам неподвластен,

С рассудком, и душой,

И с честию согласен!

Но, други, час бежит...

День ясный вечереет,

И в кубках дно яснеет...



Всё, кроме нас, молчит,

И троица стоит

Коней удалых, рьяных,

И солнца свет багряный

За дальнею горой

Сменился темнотой!

Природа в неге спит!..

Луна-путеводитель

Путь дальний серебрит,

Да гений-покровитель

В разлуке вас хранит...



Итак, нальемте кубки,

Ударим край о край

И в скорбный час разлуки

Запьем свое "прощай!"

1817, Каменец-Подольск

Различные виды мумий[править | править исходный текст]







Древнеегипетская мумия ястреба

В зависимости от технологии мумифицирования, возраста, условий хранения и других факторов современный внешний вид мумий сильно различается. Тела, заполненные смолой, имеют зеленоватый оттенок, а кожный покров примерно такой же как и у дублёной кожи. С такими мумиями нужно обходиться особенно аккуратно, ибо они весьма легко рушатся и в прямом смысле слова сыпятся. Спасают их только бинты.

Тела, которые мумифицировались с использованием битума имеют чёрный оттенок. Битум проникает глубоко в ткань и смешивается с ней настолько, что порою при визуальном осмотре трудно определить где битум, а где костная ткань.

Третий тип мумий — обработанные с помощью натровых солей (сульфаты, карбонаты и др.). Эти мумии похожи на средневековые мумии монахов, например тех, которые имеются на Мальте или в Испании.

Некоторые древнеегипетские тела бальзамировали в меду. По преданию, тело Александра Македонского было мумифицированно «в белом меду, который никогда не таял».

Ещё интересны и необычны отдельные находки додинастического и начала раннединастического периодов: тела просто заштукатуривались и раскрашивались. Так, что «скорлупа» оставалась, а всё, что находилось внутри её, — тлело.

Также по мумии можно определить, в какую эпоху она была создана. Например, мумии XI династии обычно сделаны плохо и небрежно. Это, как правило, мумии жёлтого цвета. Но уже мумии следующей, XII династии, имеют чёрный цвет. Пелены наложены на мумий Среднего царства плохо, у некоторых они и вовсе отсутствуют. Но ещё хуже сохранились мумии последующего переходного периода — XIII—XVII династий. Лучшие мумии приходятся на Новое царство. Например, у фиванских мумий XVIII—XXI династий конечности гнутся и не ломаются.

действительно четкий коммент!!!!! спасибо!

спасибо за отзыв